Так вот хлыновские купцы во главе с Путятой Михайловичем, спонсировавшие наш поход на Азак, должны были привести несколько караванов с зерном — на покупку которого ушла бы большая часть захваченной добычи. С учетом же мена на дорогие шелка и парчу, и перепродажу их европейским торговым гостям через Новгород, наши купцы покрыли бы затраты и на поход, и на покупку хлеба, и еще бы в плюсе остались! С Пронскими же и Рязанскими-то купчишками мы рассчитывались полновесным серебром…
Но нет наших караванов с зерном, нет — ходя уже должны были прибыть! И мыслю я, что не обошлось здесь без князя Дмитрия Константиновича — ведь именно в его владениях должны были закупиться половиной хлеба, и его же землями вести судовые караваны и обозы со стратегическим для княжества товаром. А если вспомнить, что Путята как раз и был доверенным человеком Дмитрия Суздальского, так и вовсе страшно становится… Конечно, купцам невыгодно меня кидать — ведь нужно же им как-то отбить деньги, потраченные на спонсирование похода! Но тесть Донского вполне мог вставить им палки в колеса…
Может, я просто ошибаюсь, и хлеб еще придет. Но рисковать не стал — и, приготовив запас трофейных восточных специй (что также очень высоко ценятся европейцами), и купленную у местных купцов соль, приказал организовать загонные охоты в окрестностях града… С простой целью заготовить как можно больше мяса на зиму.
Хорошо хоть, оставшиеся в княжестве повольники оказались вполне вменяемы, а вожди их обладают стратегическим мышлением — потому сбор серебра на уже купленное зерно мы организовали без особых сложностей. Ну а специи, что уже идут на заготовку мяса, я попросил себе в виде доли добычи, что причиталась Усу… И к слову, ушкуйники высоко оценили передачу моих пряностей на заготовку мяса.
Так что пусть уж лучше умрет лось, добытый на охоте — чем кто-то из моих воев, или заселивших Елец невольников и невольниц, вызволенных нами из Таны. Да и практически все казаки, ходившие со мной в поход, решились отправиться на север вместе с большей частью своих семей! Испугались они мести татар за Азак — на что я и рассчитывал… Донцы, правда, захватили собственные припасы, и какой-никакой скот — но за время перехода до Ельца припасы уж подъели, а от скота оставили только дающих молоко овец и коз, да лучших несушек из птицы.
— Нет, идем вперед.
Да, причины проводить именно загонные охоты у меня веские — так что есть чем и совесть успокоить. Но чтобы я когда-нибудь еще охотился не для добычи мяса в пропитание моим людям, а участвовал в охоте ради азарта⁈ Ну, уж дудки!
Стоит ли говорить о том, что все приподнято-бодрое настроение в одночасье улетучилось?
…Мы прошли еще полсотни шагов, вплотную приблизившись к густым зарослям лещины — лесного ореха, прародителя фундука. За это время на цепь охотников успело выскочить небольшое семейство лосей из трех животных. И судя по отсутствию рогов у самого крупного лося, и небольшим рогам у прочих зверушек, это была матка с парой относительно молодых телят, может, трехлеток… Все они выбежали на лучников сильно левее нас — зато Алексей вновь отличился меткостью, догнав стрелой крупного зайца-беляка, выскочившего буквально из-под наших ног! Хоронился, значит, в укрытии в невысоких кустах — да как мы приблизились, спугнули… Сменить шубку на белую заяц, конечно, еще не успел — но это именно беляк; в отличие от русаков, беляки предпочитают для жизни именно лес…
Заприметив кусты лещины, я поспешно двинулся к зарослям, опустив арбалет — насколько мне не изменяет память, лесной орех по калорийности перебивает и мясо, и рыбу, и всякую там молочку. Набью заплечную суму орехом — считай, неплохо так поохотился! И самому убивать никого не придется…
Но стоило мне приблизится к кустарнику, внутри его почудилось какое-то смутное движение… Его уловил и Алексей, азартно воскликнув:
— Еще глухарь!
И прежде, чем я успел хоть что-то сообразить, справа тонко пропела тетива, отправив в полет коротко свистнувшую стрелу… И тотчас внутри зарослей лещины вдруг раздался оглушающий, утробный рев — и навстречу нам, напролом сквозь кустарник, ломанулось что-то свирепое и огромное!
— Медведь!!!
Михаил встревожено, даже испуганно закричал по левую от меня руку — в то время как справа свистнула еще одна стрела. Недолго думая, на одних рефлексах я вскинул арбалет — и практически не целясь, отправил болт в зверя, рвущегося ко мне!
— Беги, княже!!!
Отчаянный крик Михаила ударил по ушам — но, увидев разъяренного и кажущегося огромным, свирепо оскалившегося медведя, я замер соляным столбом, не в силах пошевелиться! Мой болт угодил рядом с головой зверюги, в плечевой бугор — а одна из стрел Алексея поразила толстый бок; куда ушла вторая, я так и не понял… Лишь успел только уловить смерть на клыках уже прорвавшегося сквозь кустарник «хозяина».
Да почуять, как дрожит земля во время его разбега…
— Н-н-на-а-а!!!
Налетевший слева Михаил с силой вогнал наконечник рогатины в грудину медведя, не дав ему свалить меня наземь! Но раненое животное рванулось с такой силой, что вырвало копье из рук гридя-богатыря — а следом в дружинного полетел удар когтистой лапы! Ближник чудом успел отскочить назад, избежав встречи с медвежьими когтями — а в левый бок зверя ударила еще одна стрела… Не причинив, впрочем, тому значимого вреда. Нет, теперь «лесной хозяин» рванулся на Михаила, расценив его как самого опасного противника — и полностью проигнорировав свалившую бы человека стрелу!
В тот же миг на меня душно пахнуло острым звериным духом — медведь оказался всего в паре шагов слева…
— Да сдохни ты!!!
Только осознав, что друга сейчас банально задерут, я вышел из ступора и начал действовать, бросив наземь бесполезный теперь арбалет. А после уже сам рванулся к животному, выхватив из поясных ножен ловчий нож с широким лезвием — и с силой вогнал клинок в подставленную зверем бочину.
Вогнал по самую рукоять!
Вот только длины охотничьего ножа оказалось совершенно недостаточно… Уже в следующий миг мои ноги оторвались от земли — и я, отброшенный рывком медведя, просто снесшего меня на развороте огромной туши, полетел в орешник!
— Твою же ж…
Приземление вышло не очень «мягким» — обломанные моим же телом ветки лещины подрали кожу на руках, а от столкновения с лесным гигантом буквально выбило дух… Ещё и раненое ушкуйником плечо вдруг рвануло болью!
Ну, да и шут с ними, болью и царапинами — что с медведем⁈
А «хозяин» снова рванулся ко мне — но тут же правый бок его поразила стрела, выпущенная отскочившим в сторону Алексеем! Очередное ранение заставило загнанное животное вновь сменить цель: медведь развернулся в сторону лучника — а я обратил внимание, что на густую шерсть из раны, оставленной рогатиной, густо стекает кровь…
Теперь уже обмер Алексей, пытаясь трясущимися руками наложить на тетиву очередную стрелу — понимая впрочем, что не успевает… Но медведя опередил Михаил, подскочивший к «хозяину» справа-сзади — и на ребра взревевшего от жуткой боли зверя рухнула секира! Гридь ударил со страшной силой, с отчаянием заглянувшего в лицо смерти — так, что боек топора целиком погрузился в плоть животного, бросив «хозяина леса» наземь…
Секунду спустя очередная стрела Алексея ударила в открывшееся горло медведя, буквально под самую его челюсть — наконец-то оборвав мучения животного.
— Господи, спаси и сохрани!
Возглас сам собой сорвался с губ, как только я вновь обрел способность говорить. Шок от пережитого? Безусловно. Но удивительно, отчего в момент наивысшей опасности многие из нас, не особо и крепко верующие, обращаются к Богу с мольбой о помощи — позабыв обо всех своих сомнениях, неверии или предвзятости к церкви. Нет, просто с губ сама собой срывается такая короткая, простая молитва — «спаси и сохрани»…
Я попытался встать, только сейчас осознав, что тело бьет крупной дрожью. Трясутся руки и у Алексея — не иначе как от этой самой тряски столь точно попавшего последней стрелой! И только Михаил, как кажется, сохранил самообладание, с видимым сожалением сев на корточки перед медведем, и вымолвив короткое: